Немного прорезавшийся было молодецкий азарт древней дважды мёртвой ведьмы был столь же долгосрочен, как жар от раздуваемых углей, уже покрывшихся слоями пышной безжизненной золы. Она продолжала немного глумиться и на удивление даже для себя — крайне слабо беспокоиться для рискующей умереть самым скверным способом на алтаре пленницы. Только внутренне, сквозь вообще весь бренный мир, с бесстрастным лицом предаваясь думам о вечном, часами глядя не видящими бледными льдистыми глазами куда-то то в небо, то в лес, то, когда её уже бросили в каменный мешок, довольно тёплый, чистый и сухой из тех, что повидала Ранис. По меркам изгнанницы, беглянки, личной шлюхи капитана пиратского судна и сиротки, спавшей годами всё лето в плаще, мхах и листьях на земле, лежак был вовсе роскошью. На нём она и отлежалась, иногда потягиваясь и разминаясь.
Рубцы на запястьях, впрочем, оказались неприятностью не на день. С регенерацией у адептов некромантии всегда было как-то скверно, даже в первую свою жизнь Ранис страдала от того, что, даром что на тёмной коже не видно, а гематомы ставились на ней на раз и рассасывались очень долго. Так что когда к ней пришёл гость, она массировала красную кожу со скучающим видом. Это было ещё что. Однажды она непроварила и не обрезала отравленные куски мяса вместе с потрохами совсем лежалого енота и отравилась — вот когда ей было очень и очень плохо. А плен и путы? В долгосрочной перспективе все смертны. Смерть — великий уравнитель. Даже ей, раскрывшей секрет отнятия чужой жизни и обмена телами, не удалось бы обманывать эту судью слишком долго. А то, что ей пытались пришить эльфы... о, это было даже забавно. Она готова была поиграть и поупираться ещё немного, чтобы в конце концов остаться правой. И она даже огорчилась, что девку, которая так желала удушить её или выцарапать ей глаза, маг оставил.
— Эх, не с тобой моя подружка, какая жалость. А я думала, нас выведут во двор и мы с ней поцапаемся в пыли и грязи на потеху поклонникам бабьих боёв в мокрых сорочках, — нарочито драматично, откровенно не стесняясь жеманничать, прокомментировала Ранис, медля с ответом несколько мгновений. — У меня имён много, так что это — сложный вопрос, — зеркально склонив голову на бок, добавила она, не дожидаясь пинков. Этого вывести из себя сложнее. Светлые маги отчаянно стараются жить так, как будто им в задний проход вместо хребта стальной прут вставили, и поэтому издеваться над ними весело, конечно, но уж больно хлопотно и рисково — можно напроситься на чары контроля.
— И по праву рождения мне принадлежало как минимум... — она возвела глаза к потолку, уже без лишнего жеманства. — Впрочем, многие уже не принадлежат. Но я знаю, тебе интересно самое-самое первое, самое настоящее, верно? То, которым в своих мыслях выделяю из мира себя. Ранис.
Она не назвала Дома, потому что имя Дома, благодаря изящной подводке, больше не было её настоящим. Ранис, в общем-то, тоже принадлежало ей только в её уме. Ведь Ранис из Дома Паука — это уже более ста лет как мёртвая матрона очень влиятельного Дома Ррица. Треть жизни она звалась именем внучки, треть — какими придётся, будучи в бегах.